История семьи, о которой мы хотим рассказать, – часть истории Таганрога. В судьбе этих людей, словно в капле воды, отразились события, на протяжении многих лет происходившие на просторах нашей огромной страны.
Фамилия Кисин образована от прозвища «Киса». И это не только уменьшительное название кошки, так называли мешок с затяжкой, кошель, карман, в переносном смысле – деньги, достаток. Вот только были ли таганрогские Кисины людьми с деньгами?
В начале Первой мировой войны из белорусского местечка Шарковщина бежали в Таганрог две большие родственные еврейские семьи сестер Сары и Рахили. Сара была замужем за Израилем Иоффе, они положили начало большому клану таганрогских Иоффе, породнившемуся с Сабсовичами. Я уже рассказывал об их сыне Эзрии Иоффе – враче, разработавшем методы лечения от поражения ипритом, который применяли немцы в Первой мировой войне. Рахиль – жена Бориса Кисина, ставшего родоначальником таганрогских Кисиных и породнившегося с Файнами. Он преподавал в хедере и резал кур для благоверных евреев. У него было 11 детей. В настоящей заметке я рассказываю о наиболее ярких представителях этого клана.
Давид Борисович Кисин (1888–1959) — старший из детей Бориса и Рахили Кисиных. Участник двух мировых войн, с Первой мировой вернулся с четырьмя георгиевскими крестами. В Великую Отечественную – майор административной службы. Награжден орденом Красной Звезды и медалями. Фармацевт, в конце жизни работал в детской больнице в Таганроге.
Иосиф Борисович Кисин – участник Первой мировой войны. Фармацевт, музыкант. Играл в оркестре одного из драмтеатров Таганрога. Организовывал оркестры в детских домах. Погиб в октябре 1941 г. при уничтожении фашистами еврейского населения Таганрога. Жена — Мария Петровна Полякова, дочь Мила. В 1941-м они рыли окопы под Таганрогом. Во время оккупации угнаны немцами в Германию, об их дальнейшей судьбе мы не знаем.
Ревекка (Рива) Борисовна Кисина (1906-1973) — дочь Бориса и Рахили Кисиных. Врач-терапевт, окончила Ростовский мединститут. До и после войны работала зав. амбулаторией Таганрогского завода «Красный котельщик», во время войны – в госпитале в Тбилиси. В 1953 году попала под каток «Дела врачей» в таганрогском варианте, после чего до конца жизни работала в Таганрогском тубдиспансере.
Филипп Николаевич Кисин (1920-1957) – внук Бориса Кисина. Родился в Таганроге. Во время войны работал в Москве в военном учреждении, в 1944 году окончил Артиллерийскую академию имени Дзержинского. Работал начальником военной приемки и в 1955-м во время испытаний ядерного оружия получил большую дозу излучения. Лечился от лучевой болезни в Москве, в госпитале имени Бурденко. Врачи предсказывали ему всего несколько недель жизни, но он сопротивлялся болезни два года. Находясь под присягой, даже умирая, не огласил тайну своего облучения, о ней знали только врачи и семья – жена и дочери Галина (1945) и Ольга (1955).
Письменная (Кевеш) Александра (Ася) Леонидовна (1931-2013) — дочь Ревекки Борисовны Кисиной и Леонида Давидовича Кевеша. Окончила Ростовский мединститут, хирург, кандидат медицинских наук. Оставила неопубликованные воспоминания «История семьи». Муж Александр Моисеевич Письменный (1927-2002) во время войны жил и учился в спецшколе-интернате для детей фронтовиков. В 1945-м поступил в военное училище, с 1948-го по 1968 г. служил в Советской армии, окончил Артиллерийскую академию, подполковник. Ушел из армии из-за тяжелой болезни, до 2001-го работал преподавателем и начальником курсов гражданской обороны в Москве. Сын Борис (1955).
Как видим, никакими толстосумами таганрогские Кисины не были – две потомственные профессии из числа самых уважаемых: людей лечить и Родину защищать.
История семьи
Из воспоминаний Александры Письменной
Помню дедушкин дом в Таганроге, он стоял на Чеховской улице, где был Чеховский сквер с бюстом Чехова (в Таганроге говорили: «на кругу»). Моя мама была одной из младших детей и лишилась матери в семилетнем возрасте. Дедушка снова женился — на Прасковье Соломоновне, у которой была дочь маминого возраста, не очень красивая, в отличие от мамы, всегда выделявшейся своей красотой.
Старшим из детей дедушки Бори был дядя Давид Кисин – очень высокий, красивый. Его взяли на фронт в Первую мировую войну, и он вернулся с четырьмя Георгиевскими крестами. Его фамилия должна быть начертана в Георгиевском зале Кремля. Дед женил его на женщине Берте, старше его, она имела свою квартиру, мы в ней потом жили. У него родилась дочь Анечка, очень похожая на мою маму и примерно одного возраста. Когда они обе учились в Ростовском мединституте, их часто путали.
Дядя Давид с Бертой долго не жил и женился на фармацевте Тане. Он и сам к тому времени получил фармацевтическое образование. Во время войны их обоих взяли на фронт. Я ее помню в форме МВД, в берете, она принесла нам на сохранение вещи. Вся их дивизия МВД погибла на Миусском фронте. Последняя жена Зоя была намного моложе дяди Давида.
Помню дядю Иосю (Иосифа), очень доброго и ласкового. Он тоже участвовал в Первой мировой войне, заболел тифом, лежал в монастыре, где ухаживали за больными монахини, на одной из которых (Марии Петровне) дядя женился. Он написал в Таганрог: «Везу жену Марусю Полякову. У нее длинные русые косы». Когда приехали, она оказалась обритой наголо, так как заразилась от дяди Иоси тифом. У них родилась дочь Мила.
Еще был брат Николай. Мама рассказывала мне, как он получил русское имя. Когда они приехали в Таганрог, он носил какое-то сложное еврейское. Вышел во двор и стал играть с русским мальчиком, а мама мальчика спросила у дедушки, как его зовут. Дедушка поинтересовался: «А как зовут вашего мальчика?», на что она ответила: «Коля». Дедушка сказал: «Моего тоже зовут Коля». Так в семье появился Николай. Это имя потом значилось в его документах.
Следующим по возрасту ребенком после дяди Давида была, по-моему, тетя Оля, она старше мамы на 10 лет — необыкновенно красивая девушка, по характеру очень волевая. Она спасла маму от участи няньки при детях старших братьев и сестер. Я их всех не знала. Знаю только, что там была Саня, в честь которой меня назвали Александрой, хотя все называли меня Асей. Когда я спросила маму, откуда взялось это имя, она ответила, что ей очень нравилась тургеневская Ася (а я потом всю жизнь путалась с документами). Именно тетя Оля однажды стукнула кулаком и сказала: «Я не позволю из моей сестры делать няньку!» И маму отдали в гимназию, тем более что ее обучали бесплатно как сестру Георгиевского кавалера.
На пути в гимназию стояли карусели. Мама не смогла удержаться от соблазна на них покататься. Она подошла к карусельщику и спросила, как бы ей покататься. Он сказал: «Войди в будку, крути карусель, за пять оборотов я тебя покатаю бесплатно». И пошла работа! Каждый день мама вместо занятий в гимназии каталась на карусели. Это дело обнаружилось, когда тетя Оля встретила мамину учительницу и поинтересовалась успехами своей сестры. Мама получила взбучку и стала ходить на занятия.
После окончания гимназии мама поступила в фельдшерско-акушерское училище, окончила его с отличием и поступила в Ростовский мединститут — тогда это был медицинский факультет Ростовского (бывшего Варшавского) университета. Окончив его, работала в деревне Латоново Матвеево-Курганского уезда. Потом переехала в Таганрог и работала участковым терапевтом. Очень рано познакомилась с папой – ей было 16 лет.
Из Шарковщины в Таганрог приехал также брат дедушки Бори — Абрам Кисин. Всех детей я не помню, их было много (Фрида, Мила, Сеня – впоследствии офицер и др.), но среди них был Абом. Это он так сам себя называл в детстве, потому что не мог выговорить «Абрам», и так остался на всю жизнь Абомом. Однажды Абому перед праздником дали поручение отнести кур к дедушке Боре, но по дороге его встретил друг – русский мальчик, который быстро расправился с курами, и они пошли играть. Потом всё выявилось, и Абому влетело. Он всю жизнь проработал рабочим на авиационном заводе и уже старым, похоронившим жену Нину, ходил на завод, считая, что там без него ни в чем не разберутся.
1937 год
В 1937-м, когда папа был зам. начальника цеха на авиационном заводе, посадили его начальника, и папе предложили занять его место, но папа отказался. На вопрос «Почему?» он ответил: «Тогда вы и меня посадите», тем самым показав свое отношение к репрессиям. Но вскоре посадили и папу. К счастью, его не успели далеко услать. Когда Берия пришел к власти вместо Ежова, он хотел показать свою гуманность и велел выпустить часть заключенных, которых еще не отправили в дальние края. В тюрьмах Ростовской области папа провел двадцать месяцев. Я помню, как в это время из нашей квартиры выносили мебель, которую мама продавала, чтобы нанимать юристов и возить передачи,
она продала и свою шубу.
Когда собирали передачу, у нас дома собирался совет: бабушка Таня и тетя Роза. Решали, что везти, бабушка готовила какое-то любимое папой блюдо. Папе в тюрьму посылали полотенца, на которых он вышивал стихи, распуская на нитки носки. Говорили, что в тюрьме иглы запрещены, но я помню эти вышивки.
Однажды приехал дядя Пава, наверное, что-то узнал насчет папы, и мама тут же поехала в Москву. Когда она ждала посадки на поезд на узловой станции Марцево (раньше иначе нельзя было уехать в Москву), папа вернулся домой. Я помню, что играла во дворе на куче песка, подошел заросший мужчина, схватил меня и стал целовать. Тут же дядя Пава принял меры – на станции Марцево по радио объявили: «Дама, которая едет в Москву по поводу своего мужа, возвращайтесь домой, ваш муж вернулся».
Через 15 лет, на нашей с Сашей свадьбе, папа встретился со своим «однокамерником» по Новочеркасской тюрьме – Сашиным дядей Исааком Глезером, который был директором обувной фабрики в Ростове и обвинялся в том, что хотел эту фабрику поджечь. Так вот, дядя Исаак всем говорил: «Никакой вины на себя не берите. Этого от вас и добиваются». Каким путем «добивались», я не знаю. Знаю лишь, что, выйдя из тюрьмы, папа лечился в санатории Гордона – физиотерапевтической лечебнице, построенной еще при Чехове, — тогда там работал врач Давид Гордон.
Война
Война застала папу в Геленджике, где он был в отпуске; он с трудом добрался домой. Потом мы эвакуировались с госпиталем, где работала мама. Около двух месяцев добирались в товарняках-теплушках через Махачкалу до Тбилиси. Приехали туда под новый 1942 год. Нас 40 дней держали в какой-то школе. Запрещали выходить, но папа умудрился выйти и встретил знакомых с Таганрогского авиационного завода. Потом нам дали комнату в трехкомнатной квартире, где жили еще семьи из Ростова и Севастополя.
В эту комнату к нам приехала тетя Оля (Ольга Борисовна Иоффе), а в 1942-м родился мой брат Боря. Там мы мучились от неизвестности о судьбе родственников. Я надписывала адреса на бесконечных запросах в г. Бугуруслан, где сосредоточивались сведения обо всех, кого не могли найти. От дяди Вениамина Иоффе, мужа тети Оли, не было вестей с сентября 1941 года.
В Тбилиси я пошла в третий класс. С няней мы ходили полоть наш огород – нам дали участок, папа его вскопал, и мы посадили кожуру от картошки, которую удалось достать. Иногда завод, где папа работал, давал грузовик, и папа с сотрудниками ехал по деревням с промтоварами, которые мы получали по карточкам, чтобы выменивать их на продукты.
Таганрог отбили у немцев 31 августа 1943 года. Папа тут же выхлопотал себе командировку и поехал туда. Ничего радостного он там не узнал – все наши родственники, кто не уехал, погибли. Летом 1944-го мы с мамой, няней и двухлетним Борей вернулись в Таганрог, а папу не отпускали из Тбилиси до конца войны.
В конце дороги у мамы начался сыпной тиф, и ее отправили в больницу. Но к тому времени в Таганроге уже жила тетя Оля, она взяла нас к себе, а нашу квартиру еще занимали какие-то люди, поселившиеся при немцах.
Когда я пошла в 6-й класс, учителя пришли в ужас от моих «тбилисских» знаний. Я не сразу догнала ребят, и в первый и последний раз получила «тройку» по алгебре. К тому же в Тбилиси я учила английский язык, а в Таганроге был только французский. Пришлось брать мне учительницу французского. Я полюбила этот язык, и в 7-м классе по совету моей учительницы поступила заочно в Московский иняз. Однако после первого курса надо было ехать сдавать экзамен, и родители не решились отпустить 14-летнюю девочку одну в Москву. А любовь к французскому языку я сохранила на всю жизнь.
После войны
Школу я окончила с серебряной медалью, поэтому без экзаменов поступила в Ростовский мединститут, вняв просьбам родителей, хотя сама мечтала о Ленинграде. Почему именно в мединститут, не знаю. Ни о какой любви к химии, биологии не могло быть и речи, я больше любила геометрию и французский язык.
Хочу еще вспомнить «дело врачей» 1953 года, которое ударило по моей маме. Таганрог не мог отстать от событий в столице, и вот появилась статья в «Таганрогской правде», подписанная «разоблачительницей» – главврачом железнодорожной больницы. У нее не хватило наглости обвинять в каких-то преступлениях ведущего хирурга города Рабиновича, ведущего травматолога Абрамовича и мою маму. Просто она отметила факт, что их сняли с работы. Маме также вынесли выговор по партийной линии, обвинив в том, что ей ко дню рождения подарили чайный сервиз.
Потом папа устроился на завод «Красный котельщик», где мама работала зав. амбулаторией. В книге «Медицина Таганрога» написано, что промышленная медицина в Таганроге была основана Р.Б. Кисиной.
После 4-го курса я попала на практику в Таганрогскую железнодорожную больницу, где главврачом была та самая женщина, которая недавно обличала врачей-вредителей. Я спросила маму: «Так что, я пойду к этой хулиганке?» Мама сказала: «Ничего не бойся, она встретила меня в горздраве, тысячу раз извинялась, говорила, что ее заставили написать эту пакость». И действительно, когда я первый раз пришла на конференцию, она объявила: «Вот у нас на практике будет дочь нашего уважаемого врача Кисиной». Тут же меня подхватил зав. хирургическим отделением Сергей Иванович Петров. Я участвовала в его операциях, и даже сама потихоньку оперировала аппендициты под его руководством. Подружилась с операционной сестрой Верой, которая учила меня не только хирургии, но и как жить с мужем.
По Сашиному настоянию я перевелась в Сталинградский мединститут. После скитаний по всяким частным хибаркам мы получили две комнаты в квартире в районе завода «Баррикады». Я училась на 6-м курсе и ожидала рождения Бори. Когда начались госэкзамены, мама взяла отпуск, приехала к нам и возила меня на экзамены по кафедрам, разбросанным по всему городу. Боря родился перед последним экзаменом – по гигиене и организации здравоохранения. На этот экзамен Саша привез двух членов экзаменационной комиссии на такси в роддом. Они сразу попросили показать ребенка, потом задали пару ерундовых вопросов, и Саша отвез их обратно. По дороге одна из членов комиссии спрашивает у второго: «Поставим «пятерку»?» Он отвечает: «Конечно, такого ребенка родила». Но у меня и до этого были почти все «пятерки».
Сразу скажу о своей любви к хирургии. Я не считаю себя первоклассным хирургом, хотя при очередной аттестации в 2001 году получила высшую категорию. Я знала многих выдающихся хирургов, видела их операции, вызывавшие мое восхищение, и никогда не жалела о своем выборе. О любви к науке: даже моя мама считала, что это баловство. Из моих коллег лишь один человек говорил мне о моем истинном призвании, остальные только пытались из моих изобретений извлекать для себя выгоду.
Моя работа
Растить Борю было нелегко, ведь бабушки жили в Таганроге и обе работали. Поэтому я лишь иногда находила няньку, заслуживающую доверия, и устраивалась на станцию скорой помощи, находившуюся рядом с домом. Потом нам все-таки удалось переехать в центр Сталинграда. Борю я отдала в среднюю группу яслей, когда ему был 1 год и 10 месяцев.
Тогда я пошла в поликлинику. Но что это была за работа? В яслях утром измеряли температуру, если 37,1, надо идти на больничный. Мой зав. отделением жаловался, что я только числюсь. И лишь в 1958-м, когда умер Моисей Александрович, а Фрида Борисовна получила пенсию и переехала к нам в Сталинград, я начала работать в стационаре. Но мечтала об ординатуре – в госпитале операции были примитивные, а для более сложных приглашали из областной больницы. Часто приезжал профессор Полянцев. Я знала, что он очень строг, груб, терпеть не может женщин и евреев, он их всех повыгонял, когда занял кафедру. Но хирургом был высшей квалификации. Говорили, что самые сложные операции делает он.
Начальник госпиталя, знавший о моем желании поступить в клиническую ординатуру, попросил Полянцева мне помочь. И – о ужас! Полянцев сказал мне: «Приходите, я вас возьму». А я уже подала заявление к профессору Топроверу, он мне был очень симпатичен, я возила к нему на консультацию своих больных. Но отдел кадров не посмотрел на мое заявление и издал приказ зачислить к Полянцеву. Мне было стыдно смотреть в глаза Григорию Соломоновичу Топроверу.
Ординатуру я окончила, сделала фактически всю кандидатскую диссертацию на полюбившуюся мне тему портальной гипертензии, однако защититься не успела. В 1964 г., после первого года моей ординатуры, Сашу неожиданно перевели служить в Туркмению. Мы еще год оставались в Сталинграде, а потом переехали в город Кизыл-Арват к Саше. Все мои материалы по диссертации потом использовал другой человек, то есть ее у меня бессовестно украли.
Воду привозили в бочках, за ней нас отпускали в 12 часов с работы. Белье стирали в арыках, откуда пили воду ишаки и верблюды. Единственным видом дерева, которым иногда топили печи и колонки для купания (если давали воду), был саксаул. В военном городке нам дали квартиру со всеми удобствами, которые не всегда работали из-за отсутствия воды.
Я стала работать зав. хирургическим отделением в горбольнице. Однажды я спасала геолога (помню, его звали Юра Радчик): его в пустыне укусила змея эфа – такая, которая укусила вещего Олега, Пушкин назвал ее гробовой змеей.
В соседней Каракалпакии была эпидемия холеры – впервые после Гражданской войны. Были случаи смерти и среди врачей, пока раскумекали, с чем имеют дело. До нашего Кизыл-Арвата холера, к счастью, не добралась.
Еще через год Сашу снова перевели, теперь в Южный Казахстан, в закрытый гарнизон «Отар-2». Климат здесь был гораздо лучше, не было проблем с водой и светом. Я там тоже работала хирургом гарнизонной больницы. Иногда меня просили консультировать заключенных, колония которых находилась недалеко от нашего поселка. Я согласилась, иногда их даже клали в нашу больницу, охраняли два охранника, вечно бегавшие в кино или к девчонкам.
Летом 1967 года Сашу послали командиром батальона грузовиков помогать в сборе урожая на целине. И вот тут-то проявила себя его болезнь. Врач, сопровождавший их батальон, видно, неплохо разбирался и сразу дал направление в госпиталь в г. Фрунзе, где был поставлен диагноз – опухоль мозга. В клинике нейрохирургии Фрунзенского мединститута посоветовали ехать в Ленинград, в Военно-медицинскую академию, где были лучшие в армии специалисты. Получить туда направление было непросто, помогли Сашины родные в Москве.
В ноябре 1967 года мы буквально в считанные дни оказались в Москве, взяв с собой Борю, учившегося в 6-м классе. Из Москвы в Ленинград нас провожали родственники. Мося со своей женой Валей были готовы отвезти Борю в Таганрог, но я отказалась, т.к. мама уже тогда тяжело болела.
В Ленинграде мы жили у Сашиной двоюродной сестры Лили Дорошенко, любезно предоставившей нам комнату в своей двухкомнатной квартире, где она проживала с мужем и дочерью, еще у них жил племянник. Боря пошел в школу, а Сашу положили в Военно-медицинскую академию. Его оперировал профессор Б.А. Самотокин — тогда главный нейрохирург Советской Армии. В последний день пред операцией мы с Борей и моим папой были у Саши. Папа приехал из Таганрога и привез нам деньги от себя и тети Оли, т.к. Саше дали зарплату только за один месяц, а я вообще уволилась с работы.
Операция прошла успешно, опухоль оказалась доброкачественной. Саше тогда было 40 лет, и прожил он еще 34 года без особых осложнений, только зрение резко снизилось. Через два месяца после операции его перевели на курс облучения в Главный военный госпиталь им. Бурденко в Москву, где при выписке и демобилизовали.
Куда нашей семье было деваться? Нам объяснили, что откуда мы приехали, туда и надо вернуться. Но в закрытом гарнизоне жить посторонним не положено, а никакой другой жилплощади у нас не было. И в это время, наверное, самое тяжелое в нашей жизни, нам опять помогли Мося Иоффе с Валей. Валя Кулагина работала бухгалтером в Медсанчасти № 33, она рассказала своему главврачу о нас, и меня взяли на работу, обещая через год дать квартиру и прописку. Временную прописку мы пока оформили у Сашиной двоюродной сестры.
Год мы жили в съемной комнате, которую Валя нашла нам в соседнем с ними доме. Чтобы платить 35 рублей за эту комнату, я дополнительно взяла дежурства в бригаде экстренной хирургии в 29-й больнице, где за четыре дежурства в месяц (обычно в выходные дни) получала 35 рублей. Еще через год нам удалось получить однокомнатную квартиру в Ховрино и прописку в Москве. Саша, просидев год на инвалидности, рвался на работу. Он выпросил на ВТЭК 3-ю группу и пошел преподавателем на курсы гражданской обороны.
В 1974 году я, наконец, защитила кандидатскую диссертацию по любимой мною теме портальной гипертензии. Ее мне пришлось делать полностью заново — на другом материале, в свободное от основной работы время. Потом работала во Всесоюзном научном центре хирургии, но в экспериментальном отделении (там не лечили, а ставили эксперименты на собаках), и занималась искусственным сердцем. Поняв, что в науке, несмотря на кое-какие изобретения, я без помощи ничего не сделаю, а квалификацию хирурга потеряю, через три года вернулась в практическую хирургию.
В 2002 году на нас свалилась беда – умер Саша в возрасте 74 лет от рака толстой кишки. Я сразу же ушла на пенсию. Стала ломать себе бедренные кости и обзавелась рядом других заболеваний. Боря занят семьей, растут любимые мной внуки. Мы живем отдельно, хотя и недалеко друг от друга.
Виктор ФАЙН, фото из семейного архива, фото на главной commons.wikimedia
